Обрывки из реальностей. ПоТегуРим - Инга Ильм

в безвестности и нищете. Одна из позднейших работ Боттичелли – «Покинутая». По меткому замечанию Виппера – не просто картина, но выражение общего настроения флорентийцев, «символом конца флорентийского кватроченто» называет он её в своих очерках.

Но Филиппино Липпи сохранит то хрупкое изящество, что отличало работы его учителя, и унаследует умение отца обращаться с многосложным рассказом. Только истории ломких героев начинающего художника будут разворачиваться теперь не на фоне идиллических пейзажей, но в динамичной, неустойчивой, зыбкой среде. Одарённый Филиппино кладёт свой талант колориста на создание оптических эффектов – он играет с мерцающей частотой бликов, оттенков, деталей. Его станковой живописи, которой он отдавал предпочтение, мне не удалось увидеть ни разу. Но я помню капеллу Строцци в Санта-Мария-Новелла… Вот что мне думалось, когда я впервые смотрела на его «Благовещение» в капелле Карафа. И каким значимым совпадением кажется факт, что свой шедевр фресковой живописи Филиппино создаст напротив могилы Фра Беато Анджелико. Удивительного художника. Воистину блаженного брата. Признанного католичеством небесного покровителя всех на свете художников. И учителя Филиппо Липпи. Словно в искупление… Круг замкнулся… Мистика.

Конечно, всякий раз, когда только есть возможность, я вступаю в тот полумрак, что таит неизъяснимые сокровища и в котором лучи солнца расцвечены витражом. И сначала я стою, склонив голову перед его величием, а затем потихоньку подхожу к одному или бреду к другому приделу… Храм настолько велик, что, безусловно, мне только предстоит о нём узнать. И я не упускаю случая.

И в этот самый день, когда меня томила мысль о Гаврииле, заглянувшем мне в душу с тёмного цифрового квадратика, я привычно шла своим левым нефом, который выходит на узкую улочку позади моего дома. Выстукивая в гулкой тишине размеренный ритм своей задумчивой прогулки, с пресловутым мешком из продуктового магазина, шла я знакомым маршрутом и неожиданно для себя остановилась неподалёку от алтаря. Словно мне что-то пригрезилось. Где-то вдалеке, там, справа, в полумраке я вдруг узнала гармонию. И вспыхнул яркий свет. Как принято здесь в церквях, что не только помещения для богослужений, но и отрада туристов: кинул денежку в автомат – получил минутку освещения электрического. И вот где-то за колонной стукнуло евро, сработала машинка – и капеллу Карафа, посвящённую апофеозу Фомы Аквинского, залило светом. В муаре привиделся мне знакомый профиль, и я рванула туда.

Да. Это был ОН – тот самый Гавриил! Гавриил с моей интернет-картинки – из сцены Благовещения, которая написана Филиппино Липпи. Смутил меня тёмный фон! Капелла Карафа запоминается своими невероятными сочетаниями небесно-голубого и охристого! И ведь лик совсем небольшой – в сравнении с целой фреской высотой метров двадцать и шириною в десять, да населённой многими историческими персонажами и ангелами, поющими и танцующими. И всё же я узнала его! Мне трудно было сдержать ликование. Я крутилась у капеллы, я то отходила дальше, то подходила ближе. Я радовалась ему, как давнему знакомцу, с которым так хотелось повидаться! Потом я бросилась к служке, накупила открыток, оставила денежку.

И казалось бы: ну что тут такого особенного? Подумаешь! Но ведь то, о чём ты думаешь, – и есть твоя жизнь. По крайней мере, этот эпизод явился для меня истинным переживанием мира: мира сегодняшнего – компьютерного, цифрового – и мира моего, проникнутого вечностью и ценностью символов. Именно это столкновение и заставило меня наконец отложить свою привычную созерцательную леность и написать о моём Риме хоть что-то. Хотя бы о том, как я однажды возвращалась из магазина домой.

Ночь, и окно открыто

18 апрель. 23:30

За окном шумит город. Прямо под домом остановилась подвыпившая компания. Сначала ругалась, впрочем, у итальянцев ведь не разберешь, теперь вот поёт. Я недовольно хмурюсь и в конце концов не выдерживаю – иду посмотреть, потому что, судя по всему, они заняли узкий проулок в момент громогласного исполнения и теперь, в унисон этому кошачьему хору, раздаются гудки нетерпеливого автомобилиста. «Ребёнка мне разбудят», – думаю я, выглядывая в окошко. И в этот самый момент понимаю, что, вполне вероятно, это мой «ребёнок» и устраивает шум…

Я совсем уже выросла.

Записки домохозяйки

19 апреля. 19:58

Домашние хлопоты в Риме мне никаким образом не досаждают. Напротив, позволяют получать истинное удовольствие от жизни. Может, потому, что архитектурная реальность задаёт очень правильный ритм твоему существованию. Ты ведь совершенно меняешь линию поведения в пешеходном городе, а созданная для тебя архитекторами среда настолько невероятна, что всякое дело – лишь повод к ней прикоснуться. Ощутить её вкус. Так, почта, например, расположена в древнем аббатстве. В его средневековом саду можно прохаживаться, пока ждёшь своей очереди. А ещё можно бродить по залам и рассматривать обрывки уцелевших фресок. И в каждом из помещений есть электронные табло, на которых высвечиваются твой номер и номер твоего окошка, так что ты вовсе не обязан стоять на одном месте, дыша в затылок другому. И ведь даже просто сидеть в таком пространстве – красиво. Оно изначально так придумано – для созерцаний. И значит, всякий поход на почту – ещё и возможность медитации (помимо жёсткой необходимости – оплаты счетов).

Умением отрешить человека от мирской суеты отличаются и филиалы банков. В Риме они расположены обычно в древних приёмных залах палаццо или даже в специально построенных для них дворцах эпохи классицизма или уже модерна. Потолки под двадцать метров, кругом изысканная резьба по дереву, витражи. И никакой суеты. Всё чинно, всё преисполнено достоинства. Лишнего движения сам себе не позволишь. Храм! И ты ждёшь. Проникаешься почтением. Сам себе начинаешь казаться важным – ни фига себе в каком банке у меня счёт! Правда, завораживающе красиво.

Или вот протискиваешься в крохотном переулке за фонтаном Треви в щель стены десятого века, ударяешься о запах крахмала в крошечной приёмной, отрезанной от входа полированной временем доской. Прачечная. Из клубов пара средневековой постройки появляется лицо хозяйки, приятной женщины моих лет, которая влюблена в моего мужа. Перекрикиваются работницы и работники (кстати, гладят там в основном мужчины – я пугаю мужа такой перспективой), шумят гигантские агрегаты под потолок – стирают. Мне выдают красивый пакет со свежей одеждой. И снова бренькает колокольчик: следующий! Теперь и вновь прибывший погружается в пары и стоит, не закрывая дверь: мне нужно немедленно выйти, вдвоём мы тут никак не поместимся. Я медлю: на дворе дождь. И как же прекрасен Рим в дожде! И ведь выбраться в такую погоду из тёплого домика редко в голову придёт, взять и пойти вдруг гулять, а тут – надо.

Я вообще такой человек – не умею прохаживаться. Вчера шла по чудесной улочке художников и пыталась это своему приятелю втолковать. Он меня не понимает. Но у меня только так: если за город или в парк – значит, смотреть, изучать какую-нибудь архитектурную реальность. Если в лес – значит, что-то собирать. Если на озеро – значит, рыбу ловить или грести. Даже в Риме я не могу просто так бродить по улицам. Хорошо запомнила несколько часов страшных мучений, оказавшись с ним наедине в один из самых первых своих приездов. Я встала рано утром, села в ресторан отеля с видом на город и возложила перед собой карту местности. Я выпила несколько бокалов шампанского. Я ворошила всевозможные курсы по истории искусств. Куда я иду? И ведь пока не наметила себе цель – так и не спустилась в город. Мне всегда нужна цель.

Сегодня их было предостаточно – я уже три раза ходила туда-сюда. Что приятно – каждый раз при виде меня вся улочка словно распускается улыбками. Меня приветствуют. Нас тут все хорошо знают. Знают, когда мы встаем,